Решил я, понимаешь, кота помыть. Не в порыве любви к чистоте, а по необходимости: уважаемое животное, по кличке Граф, на неделе сначала упал в миску с борщом, потом сходил с делом в мой тапок, а вчера вечером принёс из подвала дохлого голубя и с этим голубем… ну, скажем так, крепко поспал..
Короче, на момент принятия судьбоносного решения Граф был жирный, красный, с запахом порчи. Видел ты кота, который воняет одновременно как борщ, туалет и улица? Я — видел. И жил с ним. На одной подушке.
Жена сказала: «Не трогай. Он и так стрессует».
Соседка — та, что с третьего, у которой кошка в шапке на аватарке, — добавила: «Нельзя мыть в полнолуние. У них хвост отсыревает».
А я стоял и смотрел на это шерстяное божество с глазами как у уличной гадалки — и думал: нет, так жить нельзя.
Коту в тот момент было всё равно. Он лежал пузом вверх, демонстрируя пятно на брюхе, напоминающее карту Хорватии. Пахло от него не Хорватией, а капустой. А у меня на носу был званый ужин. С котом, воняющим капустой, звать людей как-то неловко. Даже если это тёща.
И я, как дурак, полез за тазом.
Первым звоночком, что судьба не на моей стороне, было то, что таз оказался треснут.
Вообще у нас дома три таза:
– один для стирки,
– второй для солений,
– третий «для кота, если не дай бог».
Тот самый, который «если не дай бог», был в сарае под досками и шуршал по ночам — там поселились мыши. Я туда не полез.
Взял таз для стирки. И решил, что если останется аромат порошка — ну и ладно, будет кот с запахом свежести.
Налил воды. Тёплой. Проверил пальцем. Окунул локоть, как в роддоме учили. Всё — идеально. Взял шампунь.
Да, женский. Для окрашенных и повреждённых волос.
Потому что кошачий закончился в ноябре, а этот стоял красивый, с бабой на этикетке и обещанием «шёлковистости».
Сказал себе: «Ну он же у меня тоже повреждённый».
Захожу в комнату, беру Графа. Он мирно спит, сопит. Весит, как мешок картошки, только пушистый. Я его аккуратно — подмышки вперёд — и в ванную. Закрываю дверь.
И тут он понимает.
Я не знаю, кто им объясняет. Никто же ему не говорил: «Сейчас тебя будут мыть».
Но он это чувствует.
Может быть, по вибрациям воздуха. Может быть, по моей дрожащей руке. А может, по запаху шампуня с бабой.
Факт: он застывает, как статуя. И я понимаю, что мне конец.
Я его сажаю в таз. Он — молчит.
Я лью воду. Он — молчит.
Я беру шампунь…
И в этот момент он, как танк, выпрыгивает, цепляется за штору, делает сальто назад и приземляется на пол, с шипением, как чайник.
Я — в трусах. Он — в боевой готовности.
Граф вывернулся так, как это может только мангуст под чем-то. Цапнул меня за плечо, отпружинил, и взлетел на крючок для полотенца.
Я потянулся — он плюнул.
Я отшатнулся — он свалил штору.
К этому моменту:
– ванна залита водой по щиколотку,
– я мокрый,
Он смотрит на меня, как на ничтожество.
Как будто говорит: «Ты пытался. Но ты — не мой уровень».
Тут звонит телефон.
Смотрю: ветклиника.
Я беру. Отвечаю. Там голос — нежный, вежливый:
— Добрый день, напоминаем о плановой вакцинации Графа. Удобно говорить?
Я смотрю на залитый пол, мокрый халат, кота с глазами джедая и понимаю, что я — больше не человек.
Казалось бы — ну вытерся и забыл. Ну не помыл ты кота. Ну облил себя, ну попал под суд его взгляда.
Но нет. Это у нормальных людей всё по-человечески заканчивается.
А у меня — продолжение банкета в прямом смысле.
Пока я, весь как чебурек после жарки, сидел на краю ванны и пытался найти смысл жизни среди сломанной лейки и разорванной шторы, кот (он же Граф, он же сатана в меху) ушёл.
Открыл дверь лапой (да, мы не ставим защёлку, потому что «он же умный»), прошёлся по коридору, обрызгал паркет и скрылся в неизвестном направлении.
— А я ж тебе говорила.
— Что в полнолуние котов не моют. И что у него шампунь с ромашкой в шкафу.
— Где?
— В шкафу. За полотенцами. Он с хвостиком.
В этот момент я понял, что есть два вида боли: физическая и бытовая. И вот вторая — хуже.
Кот, между тем, скрылся.
Искали мы его вдвоём.
Я в трусах, жена в халате, по всей квартире, с фразами типа:
— Граф?
Нашёлся он через два часа. В шкафу, между зимней обувью и тёщиным пальто.
Шипел.
Смотрел как предатель.
Отказывался выходить.
Пришлось его уговаривать колбасой, открытой тушёнкой и включённым пылесосом, который он почему-то считает персональной угрозой.
И вот он вышел.
Мокрый. Злой. С комочками пены за ухом.
Я стоял с полотенцем, как мать в роддоме.
Жена села на стул и смотрела в точку.
В этот момент ты хочешь, чтобы звонил кто угодно: суд, налоговая, сектанты, Greenpeace, фонд борьбы с мокрыми котами.
— В МЕРКУРИЙ?! Вы что, с ума сошли?
— Он был в борще.
— Так это же на удачу!
Я не стал спорить. Я просто положил трубку.
И на всякий случай — выключил телефон.
Дальше было молчание.
Жена молчала.
Кот — дышал.
Я сидел на кухне с носком, приложенным к шее, потому что там теперь была свежая царапина с глубиной до личности.
Звонок в дверь.
На пороге — сосед.
— Вы знаете, что у вас с балкона капает вода? — говорит он.
Я не знаю, что я ответил.
Я не помню, что я сказал.
Но он больше не задавал вопросов.
Ночь была долгой.
Кот залез в мою постель, нассал мне в тапок (как месть),
Жена смотрела в потолок,
а я лежал с мыслью:
«А если бы я просто вытер его салфеткой — может, я был бы счастливей?»
Но мы же не ищем лёгких путей.
Ну, то есть, как: мяукает — да. Жрёт — ещё как. Даже нассал под батарею, как всегда. Но глаза у него теперь — глазами не называют. Это прицел.
Я хожу по дому, стараясь не шуметь.
Жена — сдержанно злая.
Из ванной мы вынесли всё, кроме позора. Таз пошёл в утиль, шампунь — обратно к бабе на этикетке, штору выбросили. Мораль осталась.
И, ты знаешь, я сидел как-то вечером, смотрел в окно и думал: а ведь не зря Зощенко написал про баню. Он-то понимал.
Понимал, что баня — это не место. Это состояние души, когда ты голый, мокрый, униженный и весь мир в это время наблюдает и спрашивает: «А не дурак ли ты?»
— мыло достал,
А вышло, как всегда: поцарапан, облит, с долгом моральным и материальным.
На следующий день, между прочим, жена таки пошла и помыла кота.
Да, да.
Пришёл с работы — кот сухой, пушистый, пахнет розой и сарделькой.
— А как ты это сделала? — спрашиваю.
Смотрю на неё и понимаю, что мне теперь до конца жизни ходить тенью.
Потому что она — человек, способный вымыть кота и не умереть.
И вот сижу я, пишу тебе это, а кот дрыхнет на батарее.
«Молись, что я не умею писать жалобы».
И вот что я понял, товарищи.
(Ну как понял… почувствовал.)
Кота можно не мыть.
Можно закрыть окно, чтобы не воняло.
Можно сделать вид, что борщ — это его натуральный аромат.
Можно даже свыкнуться с тем, что тапок теперь его.
Автор: Пётр Фролов | Ветеринар
